И.А. Припачкин, 2000
Многие древнерусские повести о знаменательных битвах прошлого существуют в лицевом виде. Непосредственная соотнесенность текста и сопровождающих его миниатюр позволяют судить об особенностях художественного языка последних применительно к передаче военных эксцессов. Миниатюры «Сказания о Мамаевом побоище», входящие в состав Остермановского тома Лицевого летописного свода XVI века (1570-е годы) 1, обладают в этом смысле притягательностью. Посвященная миниатюрам литература 2 оставляет возможность нового и, возможно, не единственного обращения к ним. Общие замечания относительно поэтики лицевых изображений «Сказания» и воинских повестей всего летописного свода, очевидно, могут быть дополнены рассмотрением частных проблем. Семиотика миниатюр в аспекте представлений русского общества XVI века о противоборстве Руси и Волжской Орды на Куликовом поле представляется одной из них.
На части миниатюр «Сказания» можно видеть иконные изображения Христа, Богородицы, св. митрополита Петра, священные или близкие им по характеру действия и, так называемые, небесные знамения — духовные видения избранным воинам. Все они обрамляют рассказ о самой битве и в нескольких случаях сопровождают его.
В составе миниатюр основной части «Сказания», — от момента первого известия о татарах в Москве до окончательного возвращения Дмитрия в великокняжескую резиденцию после победы 3 — подобные миниатюры занимают без малого третью часть. Это, вероятно дает достаточно оснований для того, чтобы не воспринимать репрезентуемые ими ситуации, как факультативные по отношению к остальной части рисунков. Приблизительно тоже соотношение дает статистика текста. Таким образом, по-видимому, имеется повод говорить о знаменательном столкновении русских и ордынцев в 1380 году не только как об историческом, политическом или военном конфликте, но как о конфликте имеющем духовный, религиозно-священный характер.
Он декларирован уже в самом названии задонской истории. Наративно–нейтральное наименование — «Сказание о Мамаевом побоище» — представляет собой позднейшую редукцию. В действительности, история именуется «… повестью о совершившемся чуде, когда помощью Божией и молитвами Пречистой Богородицы и угодника Божьего святого чудотворца Петра, митрополита Киевского и всея Руси, и преподобного Сергия чудотворца, и всех святых великий князь Дмитрий Иванович… посрамил на Дону и прогнал гордого князя Волжской Орды Мамая, а всю его Орду и все их нечестивое войско уничтожил» 4. Из заголовка следует, что победа Дмитрия Донского в свое время воспринималась как событие сверхъестественного порядка, иерархически разворачивавшееся в небесном и земном планах. Аутентичное наименование содержит акцентированный историософский контекст и представляется программным для интерпретации текста и миниатюр.
Текст и параллельные ему миниатюры достаточно показательны на этот счет. Так первое, что делает князь Дмитрий, услышав о готовящемся нападении Мамая, — приходит в храм. На миниатюре № 60 5 молящийся князь припадает к иконе Владимирской Богоматери и раке св. митрополита Петра с его изображением на верхней стороне. Составитель «Повести» говорит: «… исполнился скорби, и пошел в соборную церковь, и припал со слезами к образу Пречистыя Богородицы письма евангелиста Луки и ко гробнице великого чудотворца Петра...» 6. После молитвенного плача Дмитрий берет благословление у митрополита Киприана и по совету отправляет разузнать об услышанном, одновременно приступая к сбору войск (миниатюры №№ 60, 69) 7. Когда тревожный слух подтверждается, князь вновь встает на молитву. На миниатюре № 73 князь изображен в опочевальне перед образом Христа.
Помимо естественного прошения о заступничестве, в молитве отчетливо звучит покаянный мотив, обнаруживающий княжескую оценку причины, надвигающейся на Русь напасти. Дмитрий полностью возлагает на себя вину за возможную гибель русской земли, — она должна пострадать за его грехи. «Владыко Господи Иисусе Христе, Боже милостивый и человеколюбивый! – обращается князь. – Смею ли я, многогрешный раб твой, молиться Тебе в печали моей? Не сделай нам того, что было с нашими прадедами, когда навел Ты на них злого Батыя… Господи, не до конца прогневайся на нас! Я знаю, Господи, что из-за меня хочешь погубить всю землю – согрешил я пред Тобою больше всех людей. Окажи мне милость, Господи, ради моих слез!»8. Смиренное покаяние в грехах и подчинение Божьей воле, таким образом, становятся первым условием спасения Руси. О нем говорит князю и митрополит Киприан, когда Дмитрий приходит к нему после молитвы. Жертва за грехи, которую должны принести князья, соответствует этому условию. Киприан советует удовлетворить «дарами вчетверо и вдвое большими, чем прежде, чтобы он в тихость и смирение пришел. Если же так он не укротится, то Господь Бог смирит его. Ибо сказано: «Господь гордым противится, смиренным дает благодать» 9. Примечательно также, что на взгляд Киприана, и этот взгляд разделят русские князья и воины, единственной ценностью, которой обладает Русь и, которую следует защищать даже до смерти, является христианская вера. «Если ваши преследователи ищут стяжания, имущества золота и серебра, дайте им все, что имеете, — говорит митрополит, — если они хотят почести и славы, воздайте им; если хотят отнять вашу веру, стойте крепко за нее и сохраняйте ее со всею заботливостью» 10. Князь предпринимает попытку откупиться от Мамая. Когда она рушится, Дмитрий снова идет к Киприану, и после его благословения на сбор войска, рассылает гонцов по княжествам и землям. В речи митрополита есть слова: «Пусть сойдутся все люди и преумножится войско. И тогда ты выступишь уже не с одним смирением, но со смирением соединишь угрозу и отразишь и устрашишь своих противников» 11. Так определяется второе, очевидно, подчиненное первому, условие сохранения Руси от разорения.
Тогда же духовную перемену претерпевает настроение князя. «Отнял он скорбь и печаль от сердца своего и возложил печаль свою на Господа, и на Пречистую Его Матерь, и на святого чудотворца Петра, и на всех святых», — передает о Дмитрии «Повесть» 12. И следующее, о чем считает важным сообщить составитель – это княжеская милостыня монастырям, церквям, странникам и нищим (миниатюра № 88). Милостыня, по-видимому, не должна пониматься как попытка «подкупить» Бога. Она – духовно-вещественный акт покаянного приношения 13. В близком смысле определил милостыню В.О. Ключевский, сказав, что она «была дополнительным актом церковного богослужения, практическим требованием правила, что вера без дел мертва» 14. Дмитрий будет еще раз раздавать милостыню уже после победы над Мамаем (миниатюра № 233). Очевидно, в этом случае ее надо понимать как знак благодарения и приглашения к радости.
Сбор русских войск и их движение на Куликово поле также сопровождается различными актами, сакрализующими приготовления к битве. Дмитрий неоднократно молится в соборном Успенском храме и храме Архангела Михаила (миниатюры №№ 110, 113 15), затем в Коломне (миниатюра № 121), и уже незадолго до битвы в походной церкви (миниатюра № 144). Князя и войско благословляют и кропят святой водой митрополит Киприан, преподобный Сергий Радонежский, коломенский епископ Герасим (миниатюры №№ 109-112, 101, 107, 118, 121). В похожем порядке происходит возвращение князя с битвы, — его встречают с крестами и иконами, служатся молебны и литургии (миниатюры №№ 226, 227, 229, 232). Накануне сражения Дмитрий припадает к образу Креста, прося помощи (миниатюра № 164). Вскоре за этим ему передают благословение и молитвенное напутствие игумена Сергия Радонежского; князь вкушает богородичную просфору, присланную Сергием (миниатюры № 165).
В речах Дмитрия доминирует призыв отстоять святое православие. Он говорит, к примеру: «Пойдем… за Дон все и там положим главы своя все за святые церкви и за православную веру, за братию нашу, за христианство!» 16.
Красноречивы небесные знамения. В ночь накануне сражения «муж некий, именем Фома Кацыбей… виде на воздусе от востока полк велий зело, и се внезаапу на той полк от полуденныя страны приидоша два юноша светлы зело со оружии и начаша полк сещи, глаголюще: «Кто вам повеле погубляти отчество наше?» И овех избиша, овех же отгнаша» 17 (миниатюры № 155). Одновременно с Фомой два других русских воина Василий Капица и Семен Антонов «видеша от поля грядуща множество ефиоп в велицей силе, овии на колесницах, овии на коних, и бе страшно видети их. И абие внезаапу явися святый Петр, митрополит всея Русии, имея в руце жезл злат, и прииде на них с яростию велиею, глаголя: «Почто приидосте погубляти мое стадо, его же ми дарова Бог соблюдати?» И нача жезлом своим их проколати...» 18 (миниатюры №№ 156, 157). Появление на поле сражения русских засадных полков для православных сопровождалось видением множества ангелов, святых мучеников, воинов Георгия и Дмитрия, князей Бориса и Глеба, и воеводы небесных сил архистратига Михаила, явившихся на помощь христианам (миниатюры №№ 185-187). В тоже время два татарских полка «видеша… тресолнечныа полки и пламенныя их стрелы, яже идут на них...» 19. Ниже «Повесть» замечает: «И такова была победа и помощь Божия, и чудеса и знамения… всех святых, что даже там, куда не доходили христианские полки, лежали мертвые татары, пораженные невидимою Божией силою и Пречистыя Его Матери и святых Его» 20. После сражения один из участников засады рассказывает великому князю: «Аз, господине княже, егда в дубраве бых… в западном полку, и плакахомся великим плачем Господу Богу, и Пречистей Его Матери, и великому чюдотворцу Петру, видяше избиваемых от татар православных христиан, и во мнозе скорби и в умилении быхом, и внезаапу, аки во изступлении бых, и видех множество безчислено венцов, на избиеныя христиане сходящих. И се есть истинное слово, яко нетленными венцы увязошася от Христа Бога, и честь и славу велию на небесех приаша и молятся о всех нас» 21 (миниатюры № 207).
Во время посещения Сергия в Троицким монастыре, духовно укрепляемый им на сражение Дмитрий просит у преподобного двух иноков – Пересвета и Ослябю (миниатюра № 103). Иноки в прошлом были «ратницы велиции и богатыри крепции», этим отчасти мотивирован их выбор. Вместе с тем эта ситуация имеет и иной подтекст. Он становится очевидным из действий преподобного, который, как сказано, дал инокам «оружие вместо тленного нетленное, крест Христов, нашитый на схимах, и приказал им возлагать их на голову вместо шлема и крепко сражаться за Христа против врагов Его» 22 (миниатюры № 104). Ниже, описывая облачение Пересвета перед единоборством с Челубеем, составитель «Повести» скажет: «И он (Пересвет. – И.П.) как велел ему преподобный Сергий, возложил на себя святую схиму, ангельский образ...» 23 (миниатюра № 173). Таким образом, битва двух богатырей (миниатюры № 174) может восприниматься в семиотическом аспекте как проекция борьбы неба и преисподней. Православному иноку, олицетворяющему ангела, противостоит ордынец, из полка «дьявола во плоти». «Дьяволом во плоти» «Повесть» называет Мамая 24.
В тексте оппозиция русский — татарский вообще устойчива и окрашена такими коннотациями.
Мамай назван гордым, своевольным, нечестивым. Он «безбожник и нехристь», — размышляет о нем князь Олег Рязанский 25. Пришедшие с ним татары – «безбожные», «нечестивые», «неверные». Их упование – собственная сила. По-видимому, эти определения не имеют пейоративного значения. Они представляют ряд, свидетельствующий о духовном состоянии. Воспринимать его следует в этом смысле буквально. Безбожный – значит пребывающий без Бога. Гордый – значит антихристов; «отцом гордости» Церковь именует дьявола. В «Повести» Мамай идет на Русь «как демон, гордясь» 26. Лексическая форма — «Божием попущением», которой объясняется приход татарских войск на Русь 27 в церковно-славянском языке всегда соответствует действию бесов.
Своеволие Мамая, т.е. действие помимо Божьей воли, проявляется в неправомерной узурпации им царской власти. Мамай требует себе дани не по чести, — как великому царю. Поэтому он отвергает приношение русских князей и всем этим нарушает Богоустановленный порядок вассальных отношений между Ордой и Русью. Поэтому ему «Бог противится» и он терпит сначала поражение, а затем гибнет.
Напротив, князь Дмитрий демонстрирует смирение, он полностью предает себя в руки Божии, «укрепляется именем Христовым».
Русское воинство – «православное», «христианское», «христолюбивое». Его служение – жертвенное, оно готово пасть за «церкви Божии, за крестьяньскую веру».
Соответственно специфическими атрибутами наделяется русская земля. В возможности быть разоренной Мамаем она уподобляется палестинскому Иерусалиму. Мамай намеревается захватить Русь «как в древности царь Навуходоносор Вавилонский или Тит, царь Римский, разрушили Иерусалим» 28. На русскую землю падает своеобразно преломленный отблеск святого палестинского города.
Образы небесных видений также позволяют соотносить русские полки со святым небесным воинством и татарские – с воинством бесовским. Произошедшее на Куликовом поле 8 сентября первоначально разыгрывается «на воздусе» (миниатюры №№ 155, 156, 157). «Ефиопы», которых «прокалает» «златым жезлом» святой митрополит Петр, в действительности, бесы, равно как и полк, поражаемый святыми Борисом и Глебом. Духовно-логически это очевидно. Общеизвестна традиция аскетической и литургической литература называть «ефиопами» бесов. На миниатюрах, изображающих это видение (№№ 156, 157), «ефиопы» написаны со всеми иконографическими атрибутами, принятыми для преисподних духов: они обнажены, их волосы стоят торчком; один из них даже имеет рыльце.
Таким образом, то, что для рационального анализа «Повести» может показаться малозначительными деталями и поэтическим вымыслом, в действительности определяет духовную и историческую логику событий 1380 года как они виделись в XVI веке, если смотреть на них sub specia semiotica. «Повесть» текстуально и иллюстративно дает понять, что «Мамаево побоище» имело духовно-священный, провиденциальный характер и подразумевало надмирный, метафизический план первообразов, проецируемый на земную реальность.
Интерпретация «Повести» экстраполируется на иллюминующие ее миниатюры, как сюжетно зависимые от текста и воплощающие его. Между тем они, на первый взгляд, лишены остроты противопоставления «русское – ордынское», какую содержит текст. Воины обоих войск идентичны друг другу. Этно-культурные различия, проявляющиеся во внешнем облике, характере вооружения и т.п. нивелированы. Духовная оппозиция ордынцев не столь контрастна; их «нечестие», «безбожие» художественно никак не явлены. На уровне непосредственного восприятия форм и знаков миниатюры представляются не вполне адекватными содержанию описываемого события. Однако часть из них наделена особенностью, заставляющей корректировать выводы.
На миниатюрах, изображающих боевые порядки русских и татарских войск на Куликовом поле и затем битву, русские полки занимают всегда правую сторону и движутся справа налево. Татарские полки размещаются с левой стороны и движутся слева направо. Очевидно, такой композиционный прием избран не случайно. Марш воинства Дмитрия из Москвы на Дон ориентирован слева направо (например, миниатюры №№ 115, 116, 135), и миниатюрист мог бы изобразить встречу с татарами, разместив русских воинов слева, что отвечало бы направлению движения. Однако он инвертирует их позицию (№ 161) и далее строго придерживается выбранной системе ориентации, по крайней мере всюду, где изображает два противоборствующих войска. По-видимому, условное пространство миниатюр неоднородно. Его правая и левая стороны семантически не тождественны и даже противоположны.
В иконописи подобные случаи описаны Б.А. Успенским 29. Классической среди них является икона «Страшного Суда», где праведники представлены обязательно по правую руку от Христа, а грешники – по левую. В иконописи точка зрения наблюдателя мыслится как внутренняя. В данном случае ее определяет фигура Христа, в соответствии с евангельским предзнаменованием: «Тогда скажет Царь, тем, которые по правую сторону Его: приидите, благословенные…, наследуйте Царство… Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: идите от Меня проклятые, в огонь вечный…» (Мф. 25. 34, 41). Таким образом, правая сторона на иконе «Страшного Суда» (внешне левая) наделяется положительным значением. Левая (внешне правая) – отрицательным.
В избранных миниатюрах «Повести» стороны определяются и семантизируются по аналогии с теми иллюстрациями, на которых представлены лица, как бы задающие систему координат. При этом необходимо учитывать, что в христианском сознании, в случаях, где это уместно, «правое» всегда наделяется положительными коннотациями, а «левое» — отрицательными. Таким образом, на миниатюрах, представляющих небесные знамения перед битвой (№№ 155-157), вражеские полки, пришедшие с востока, и «ефиопы» должны быть размещены с левой стороны, а святые князья Борис и Глеб и святой митрополит Петр – с правой стороны. Это происходит, если смотреть с позиции внешнего наблюдателя. Так же локализованы и ангелы, атакующие ордынцев на Куликовом поле (№№ 185-187). Следовательно, для миниатюр «Повести» характерна внешняя точка зрения. Естественно, что русские воины, соотносимые со своими небесными заступниками, занимают одну с ними сторону и пишутся справа. Татарские же полки, соотносимые с антиподами святых и ангелов – слева 30.
Вся полнота оппозиции «русское — ордынское» сохраняется в миниатюрах. Русские полки наделены на рисунках специфическими символами, выражающими их положительный сакральный статус – это храмы, иконы, священники, иноки, кресты, святые и ангелы. Для выражения негативного статуса ордынцев в заданной ориентации подобный антураж необязателен. Достаточно того, что миниатюрист показывает их напротив русских. Тем самым положительный знак «христолюбивого воинства» изменяется на отрицательный знак «нечестивого» воинства. Здесь же находит свое объяснение внешнее сходство противников. На миниатюрах, показывающих войска в утро перед битвой (№№ 168, 170-173), ордынцы представляют собой как бы зеркальное отражение русичей, что опять таки предполагает их качественную неравнозначность, мену «правого» на «левое».
Примечательно, что русская земля в такой семиотической системе может восприниматься как богохранимая, и вообще как пространство качественно положительное. Предполагается, что на миниатюрах она находится, как за щитом, за спинами святых покровителей и русских воинов, таким образом, правее них. В этой связи, отмеченное выше направление движения русских войск, идущих на Куликово поле, слева направо, не должно подразумевать противопоставления сторон. Собственно, сторон в условном (символическом) смысле нет в этих мниатюрах. Будет верным считать, что есть только одна, «правая» сторона и не дифференцировать направления движения и локализации в миниатюрах.В равной степени, пространство, мысленно располагаемое за спинами татар, откуда они пришли и куда затем ретируются, условно представляет собой однородную «левую» сторону. Естественно, миниатюры, показывающие события, происходящие в этой стороне, в частности, сражение Мамая и Тохтамыша (№ 241), где их войска ханов расставлены друг напротив друга, также будут лишены семантической оппозиции сторон.
Таким образом, миниатюры «Повести о совершившемся чуде… на Дону…» оказываются вполне адекватными тому многоплановому образу Куликовской битвы, какой она имела в сознании русского общества XVI века. Адекватность достигается традиционными семиотическими средствами древнерусского искусства, использовав которые, миниатюрист превратил лицевую рукопись в совершенную диаду текста и изображения 31.
Примечания:
1. Повесть о Куликовской битве. Текст и миниатюры лицевого свода XVI века. Л., 1984 (далее – «Повесть». – И.П.).
2. Дмитриев Л.А. Миниатюры «Сказания о Мамаевом побоище» // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 22. М.-Л., 1966. С. 239-263; Лихачев Д.С. Куликовская битва в миниатюрах XVI века // «Повесть». С. 317-328. О миниатюрах всего лицевого свода: Арциховский А.В. Древнерусские миниатюры как исторический источник. М., 1944. С. 41-154; Подобедова О.Е. Миниатюры русских исторических рукописей. К истории русского лицевого летописания. М., 1965. С. 102-314; Она же. Московская школа живописи при Иване IV. М., 1972. С. 69-88, 108-152.
3. И исключив рассказ о поставлении на Русскую митрополию Киприана.
4. «Повесть». С. 3-34.
5. Номера миниатюр здесь и далее соответствуют принятой пагинации рукописи.
6. «Повесть». С. 60.
7. Текст содержит ряд фактологических искажений подлинных событий, что для нас не существенно. См.: Дмитриев Л.А. Куликовская битва в древнерусских литературных памятниках // «Повесть». С. 329-336.
8. «Повесть». С. 73-74.
9. Указ. изд. С. 78-79.
10. Указ. изд. С. 81.
11. Указ. изд. С. 87.
12. Указ. изд. С. 88.
13. К примеру, милостыню в числе покаянных (епитемийных) правил упоминает С. Смирнов. См.: Смирнов С. Древнерусский духовник. М., 1913. С. 171.
14. Ключевский В.О. Добрые люди Древней Руси // Он же. Исторические портреты. М., 1990. С. 77-94. С. 79.
15. На миниатюре моления князя в храме архангела Михаила богородичная икона иконографически близка Игоревскому образу. О связях Игоревской иконы Божьей Матери с Владимирской см.: Соловьева И.Д. К вопросу о иконографии «Богоматери Игоревской» // История и культура Ростовской земли 1993. Ростов, 1994. С. 110-115.
16. Указ. изд. С. 145.
17. Указ. изд. С. 155-156.
18. Указ. изд. С. 157-158.
19. Указ. изд. С. 186-187.
20. Указ. изд. С. 192-193.
21. Указ. изд. С. 207-208.
22. Указ. изд. С. 104.
23. Указ. изд. С. 174.
24. Указ. изд. С. 208.
25. Указ. изд. С. 132.
26. Указ. изд. С. 43.
27. Указ. изд. С. 78.
28. Указ. изд. С. 39.
29. Успенский Б.А. «Правое» и «левое» в иконописном изображении // Он же. Семиотика искусства. М., 1995. С. 297-303.
30. Стороны также семантизируются по дуальной модели «победа – поражение».
31. Данные выводы не могут быть распространяемы на миниатюры всего лицевого свода XVI века, многие из которых имеют противоположную систему ориентации, при которой слеа оказываются русские воины, а справа – их противники. Осознанно или нет миниатюрист разделил пространство на «правое» и «левое» в нашем случае – остается вопросом. Возможно, это случайное совпадение.Что же, — «еже писах, писах».